Суфлер - Страница 2

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Опомнившись, женщина спрятала записку Эрделя в карман, а свою скатала в шарик и бросила в банку с окурками. Она вдруг передумала оставлять послание. Предупреждение, адресованное ей, смысла не имело. Александра была уверена, что не совершила ничего такого, из-за чего ей стоило бы убегать из родного города.

Врагов у нее водилось не больше, чем у любого обычного человека, да и не того они казались масштаба, чтобы от них бегать. И все же Эрдель, ставший жертвой загадочного скоропостижного приступа, едва удерживая ручку в непослушных пальцах, в последний момент перед отъездом в больницу пытался ее предупредить о некоей опасности…

Терзаемая неприятным и непонятным ощущением, Александра пошла вниз по лестнице, медленно отравляясь ядовитой смесью тревоги и недоумения. «Не “уезжайте” из Москвы, а именно “бегите”. Так, никак иначе! Он ведь серьезный человек, не стал бы шутить в таком дурацком роде. Он же знал, что я приму эти слова на веру. Так что мне делать?! В самом деле, бежать?!»

В более глупом положении она, наверное, еще не была никогда в жизни. Ей предлагали сделать категорически невозможное – слепо поверить чужим словам и выполнить указание, смысла которого она не понимала. Но предлагал человек, которого Александра безоговорочно уважала. Которому в данный момент нельзя было позвонить. Телефона его супруги художница не знала.

Все, что ей пришло в голову – навестить Эрделя в больнице и уж после разговора решать, паковать ли чемоданы. Сбитая с толку, озадаченная, женщина отправилась на выставку, которая должна была открыться через час. Медлить не приходилось.

Место, куда она спешила, официально не являлось выставочным залом. По всем документам то была обычная квартира, и никакой коммерческой деятельности в ней не велось. Это был шоу-рум от искусства, аналог нелегальных домашних бутиков, наводнивших Москву. Сюда приходили по рекомендации своих друзей или друзей своих друзей. Случайный человек на выставке был, таким образом, почти невозможен. Официально здесь ничего не покупали и не продавали. За даровое любование предметами искусства налог не взимался, и регистрировать такую деятельность, как приносящую доход, не считалось нужным. На самом деле, здесь заключались сделки, порой крупные.

Владели этим нелегальным выставочным залом старые друзья художницы. То была колоритная троица, часто становившаяся предметом сплетен. Александра познакомилась с ними лет десять назад, еще будучи замужем за известным художником Иваном Корзухиным. Ее муж, «алкоголик и паразит, заедавший чужую жизнь», как неизменно титуловала покойного ныне зятя мама Александры, продал этим галеристам несколько своих старых картин, чудом откопанных под грудой пыльных холстов. Реставрировала и освежала картины Александра, она же, на правах супруги, вела переговоры с покупателями. Ивану нельзя было доверить ни того ни другого. Он уже никогда не бывал трезв, его руки так и плясали, кисти и шпатели выпрыгивали из одеревеневших пальцев, как живые. Он отдал бы свои старые работы за пару бутылок водки, между тем как «ранний Корзухин» ценился довольно высоко и охотно приобретался западными коллекционерами. До смерти ему оставалось два года, но многие в Москве давно считали его умершим. Александре тогда едва исполнилось тридцать. Ивану было чуть за сорок, но выглядел он шестидесятилетним. Никто не понимал, что побуждает молодую интересную женщину делить с ним нужду на нетопленом чердаке, служившем мастерской, терпеть его бесконечное пьянство, безделье, визиты таких же опустившихся дружков-гениев, и даже оплачивать из своих скромных гонораров реставратора стихийные попойки. Все поголовно задавали ей недоуменные вопросы, а ответить она не могла.

«И что я сказала бы своим доброжелателям? – думала Александра, делая пересадку в метро и с неудовольствием глядя на часы. К началу выставки она уже опаздывала. – Что люблю Ивана? Это бы все объяснило, но ведь любила я его какой-то месяц после свадьбы, не больше. Скоро мне стало ясно, что я влюбилась в картины, которых он уже не писал, в славу, которая существовала уже как-то отдельно от него. В его имя, в его прошлое, в талант, который, как мне почему-то казалось, еще не погиб. А на самом деле я жила не с прежним человеком, а с его оболочкой, с его остатком. Жалела я его, что ли? Было ясно, что проживет он недолго. Мы протянули пять лет… Я думала, получится меньше… Уже в последний год, когда я собрала вещи и решила от него уйти, он мне сказал: “Ты, Саша, тот последний гвоздь, на котором держится моя жизнь!” И что ему вдруг в голову взбрело такое сказать? Я осталась. Из великодушия или малодушия, уж не разберешь. И снова терпела его пьянки и слушала античный хор, распевающий все ту же песню: “Что ты с ним вместе делаешь?!” Только Влад, Эрика и Настя не спрашивали меня об этом. Только эти трое. Может, потому мы и подружились…»

Влад, Эрика и Настя, те самые галеристы, к которым она сейчас спешила, жили втроем с давних времен, по воспоминаниям очевидцев – с ранней юности. Александре как-то рассказали запутанную историю их союза. Темным сюжетом и сложными отношениями персонажей она напоминала исландскую сагу. Вкратце суть ее заключалась в том, что изначально в Москве по соседству жили две подруги – Настя и Эрика, а потом, неизвестно откуда, в их мирную жизнь вторгся провинциальный парень. Влад, по легенде, посватался к одной из девушек (никто не брался утверждать, к кому именно). Его предложение было отвергнуто. Ему бы скрыться с горизонта, но события приобрели иной оборот. Вскоре все узнали, что трое молодых людей на паях сняли запущенную квартиру в центре, затем правдами и неправдами закрепились на этой площади, отремонтировали ее и открыли один из первых в Москве частных салонов, где перепродавали, выставляли и меняли все, что подпадало под определение «искусство» и обладало рыночной ценностью.